25 декабря исполнилось бы 80 лет Александру Александровичу Вишневскому-младшему. Он всю жизнь отдал Институту, у истоков которого стояли его дед и отец. Почти 40 лет возглавлял отделение торакальной хирургии и внес неоценимый вклад в развитие этого направления.
Сегодня в торакальном отделении работает его дочь – доктор медицинских наук Галина Александровна Вишневская. Она может рассказывать об отце бесконечно. И, чего бы ни касались эти рассказы, главным для нее остается одно - «он был человеком колоссального масштаба».
«Я думаю, отец был склада Александра Васильевича Вишневского - очень академичный, четкий, последовательный. При этом заводной и озорной, великий фантазер».
В детстве вы уже что-то знали об истории своей семьи?
Нет. У нас вопросы «величия» никогда не затрагивали, и как обычный ребенок, я не осознавала какой-то избранности, - нормальная семья. Папа позже стал вспоминать отдельные моменты. И про деда, и про отца, и про Аркадия Петровича, дедушку с маминой стороны. Может быть, это привычка их поколения – не говорить лишнего. Аркадий Петрович прошел ссылку на Соловках, с Александром Васильевичем и Александром Александровичем-старшим тоже было все непросто.
В каком смысле?
Когда они переехали из Казани, началось становление института, - Александра Васильевича то назначали директором, то не назначали... Им с Александром Александровичем-старшим приходилось в настоящей борьбе отстаивать свои научные взгляды. В новой книге об институте, которую написал Сергей Павлович Глянцев, эта ситуация блестяще изложена.
Они оба находились под очень серьезным контролем. Отец рассказывал, что у дома Александра Васильевича 365 дней в году и 24 часа в сутки дежурил человек, который разбирал велосипед. Александр Васильевич иногда подходил к нему и спрашивал: ну что, собираешь? Собираю. Замерз? Замерз. Иди к нам, тебе Наташка (дочь А.В. Вишневского) рюмку водки нальет и пирожок даст. Тот шел в квартиру, ему наливали рюмку водки, кормили, а потом он возвращался собирать-разбирать велосипед дальше.
Я думаю, отец был склада Александра Васильевича - очень академичный, четкий, последовательный. При этом заводной и озорной, великий фантазер.
Фантазер?
Очень любил книги. У нас в доме всегда много читали, и отец приучал меня к книгам по-своему. Помню какую-то сказку, там всадник идет через лес. Папа говорит: одному посреди леса грустно. Волки, разбойники, да… Не знаешь, дойдешь-не дойдешь. Вот когда десять человек - это веселее. А если сто человек? Представляешь, сколько им еды надо? А десять тысяч? Там кухня, маркитантки, уже надо быков гнать, чтобы их в лесу съесть. А представь, какую они тропу прорубят? А когда Чингиз-хан шел? Сто тысяч человек! Идут, обозы тянут, баб везут, дети бегают. А если эпидемия? Я слушаю и думаю: откуда он это все взял, - только что был одинокий всадник, а теперь перед глазами сто тысяч человек с маркитантками, эпидемиями, Чингиз-ханом...
Прочитала про средневековую Францию. Говорю: пап, как красиво, дамы в длинных платьях, рыцари на конях. Отвечает: а знаешь, что они тогда не мылись, представляешь, какой запах стоял? И ты уже видишь улицу с кошками, с помоями, тесную, узенькую, с рыцарями в латах, которые не могут на ней развернуться… И уже совершенно в другом мире живешь.
Вот так - «иголочками», междометиями, он менял мое отношение к миру. И сейчас, когда я что-то читаю, часто вижу не текст, а картинку и действие.
«Отец очень любил книги и приучал меня к ним по-своему. И сейчас, когда я что-то читаю, часто вижу не текст, а картинку и действие».
Ваши прадед, дед, отец и мама были хирургами. Неизбежный вопрос: вы добровольно пошли в медицинский институт?
Я вообще-то собиралась в ветеринарный. Сидела бы сейчас спокойно, оперировала домашних котов. Но… Дело в том, что мой брат не хотел учиться в медицинском. Он пошел в юридический и на работу в милицию.
Александр Александрович переживал из-за этого?
Да, для него это было крушение надежд. Но, в конце концов, что тут сделаешь? Когда были события в Останкино в 93-м, один наш знакомый приехал и сказал: Александр Александрович, там опасно, пусть Сашка оттуда быстрее бежит. Отец на него посмотрел так, что стало понятно: немыслимо даже представить, что его сын способен покинуть свой пост. Сашка, мой брат, был замечательным человеком. Он получил в Останкино серьезное ранение, потом мне говорил: разве я мог уйти, - что бы мне сказал отец?
То есть вам отец уже не мог позволить не стать врачом…
Да, выбора у меня не было. Может быть, я скажу неправильную для многих вещь, но для меня это так: мечты родителей должны сбываться. Отец мечтал, чтобы я стала врачом и защитила докторскую. Потом у меня появилась и своя мечта: я очень хотела работать вместе с отцом. Но этого не случилось, отцу запретили брать меня на работу к нему отделение, и он отправил меня к Николаю Олеговичу Миланову в РНЦХ.
«Мама - тоже хирург, работала в нашем институте и была потрясающей красоты женщина…»
Как вам сейчас кажется, это хорошо или плохо, что вы не работали вместе с отцом?
Для меня это до сих пор трагедия. Было бы тяжело, он бы мне спуску не дал. Но для меня это было бы лучше. Я считаю, любить своих детей - это заставлять их работать, причем тяжело и лопатой. Во-первых, лишнее время сразу приводит нас ко всяким глупостям. Во-вторых, привычка трудиться с детства в дальнейшем очень облегчает жизнь.
Его воспитывали именно так?
Здесь важно сказать, что огромное влияние на отца оказала его мама, Варвара Аркадьевна, баба Варя. Она была урожденная Вейнер, из семьи обрусевших немцев. Это была очень состоятельная семья. Многие были дипломатами, кроме этого, в России у них был свой бизнес, они владели пивными заводами в Астрахани и еще много чем. Несмотря высокое положение семьи, детям бездельничать не давали. Все мальчики обучались военному, инженерному и столярному делу, фортификации, верховой езде, двум языкам как минимум и готовились к государственной службе. Девочек учили ведению домашнего хозяйства, шитью (я очень берегу некоторые вещи бабы Вари - никакие Версаче так не шьют!), иностранным языкам. Дети должны были сами убирать свои комнаты и чистить одежду, без прислуги. У каждого было домашнее животное, и каждый был обязан ухаживать за ним и нести за него ответственность.
«Огромное влияние на моего отца оказала его мама, Варвара Аркадьевна, урожденная Вейнер, из семьи обрусевших немцев» (на фото - Варя и мой прадедушка Аркадий Петрович).
Похоже, у вашей бабушки сформировался сильный характер…
Железный. Она была очень строгой, но папа ее обожал. Очень уважал отца, его авторитет был абсолютным, но, когда дед Шура решил завести новую семью и развестись с Варварой Аркадьевной, сын долго не разговаривал с ним. Он хотел вообще прекратить любое общение, но баба Варя запретила.
Вероятно, у ярких личностей иначе не бывает? Искреннее уважение, непререкаемый авторитет, сложные отношения – все вместе…
Отец - из немногих, кто осмеливался возражать деду. Почему-то дед решил отправить его в колопроктологию. Отец отказался: не пойду, я занимаюсь кровоснабжением легких и буду продолжать. Потом дед хотел послать его служить в Германию, а у отца уже началась история с моей мамой (она тоже работала в институте и была потрясающей красоты женщина), он сказал: не поеду, у меня здесь семья.
Дед Шура был очень сложный человек. Мощная личность, широкий и открытый, многим людям помог, многих людей спас. У него был сильный дух соперничества, и он ревниво относился к успехам других людей. Баба Варя знала три языка, блестяще владела синхронным переводом, работала в Институте иностранных языков. И тут дед ничего поделать не мог: признавал ее превосходство, соглашался с тем, что языки она знает все-таки лучше, чем он. Очень переживал, что Варвара Аркадьевна лучше играет в теннис и предпочитал не встречаться с ней на корте….
«Дед Шура переживал, что Варвара Аркадьевна лучше играет в теннис и предпочитал не встречаться с ней на корте…»
А какие-то забавные семейные истории отец вам рассказывал?
Да, были такие. Дед очень любил животных и всегда тащил в дом все, что только можно (его особенным увлечением с детства были птицы). Я знаю историю, когда домработница убежала, потому что дед приволок домой крокодила.
Как-то дед Шура принес отцу двух черепах. Отец их накормил ландышами, которые эти черепахи с удовольствием ели, а потом тихо-мирно отдали богу душу. Но он не мог выбросить черепах, у них же было самое ценное - панцири! Где-то прочитал, что черепаху нужно сварить, чтобы она вывалилась из панциря. Варил-варил, а тут домой пришла баба Варя, он спрятал кастрюлю под шкаф и решил, что закончит дело позже. Но черепахи стухли, и началась жуткая вонь. Баба Варя и дед Шура не могли понять, что происходит, пока не нашли эту кастрюлю. Баба Варя отцу всыпала, а дед Шура долго смеялся, потом унес этих черепах, пообещав панцири вернуть. Я думаю, что он их выкинул. В общем, панцирей отец так и не дождался.
Ваши отец и дед ведь довольно долго работали вместе в институте?
Да, и это было нелегко (он никогда мне этого не говорил, рассказывали другие люди). Но папа не уходил из института и даже не думал об этом. И после смерти деда, и еще позже, когда возникали определенные сложности, ему предлагали блестящие варианты (думаю, сейчас мало кто на такие не согласился бы), говорил: нет, я не могу уйти, это институт моего отца и деда.
У Александра Александровича-младшего в свое время, вероятно, тем более не было выбора: только медицина. Или он сам этого хотел?
Мне кажется, тут много всего. Конечно, от него ждали продолжения династии. И очень существенный момент - Александр Александрович-старший являлся для него примером. Я ведь уже говорила - он бесконечно уважал отца, тот был для него абсолютным авторитетом. При всем том выбор профессии, думаю, был осознанным. Помню, папа как-то сказал: вот без всего могу, а не оперировать – не могу. Последнюю операцию сделал, наверное, за месяц до смерти.
«Помню, папа как-то сказал: вот без всего могу, а не оперировать – не могу!»
Если говорить об отношениях с людьми, есть что-то, о чем вы можете сказать: это я взяла от отца?
Такого много. Например, отец научил меня одной удивительной вещи. Он умел «выселять людей на другую планету», как бы отрезать их. Если он кричал и ругался, значит, все в порядке. Но когда он поворачивался спиной и произносил одну сакраментальную фразу (она не для публикации), это означало, что он человека отрезал. Он продолжал с ним здороваться, говорил стандартные слова и даже улыбался. Но его больше не волновало, что там происходит. Это уже была стена, и пробить ее было практически невозможно.
Еще он всегда повторял вот что (но этому я так и не обучилась в нужной степени): когда говоришь с больным человеком, говори, как с больным, а когда говоришь со здоровым человеком, говори, как со здоровым.
Что это значит?
Он был уже очень болен, когда его попросили посмотреть девочку с тяжелой спаечной болезнью. Молодая девочка, красивая, пианистка, - и вот она сидит, наполовину согнувшись… Отец смотрит на нее и спрашивает: ну что, болит? Она отвечает: болит. Он говорит: знаешь, у меня тоже болит. Если бог даст, и я выздоровею, я тебе обязательно помогу, просто сейчас у меня тоже очень болит, и я не могу… Я видела, как девочка начала улыбаться. Она входила в кабинет, согнувшись от боли, а тут начала улыбаться, ей стало легче. Как ему это удавалось? Не знаю.
Когда он говорил о врачах, у него была такая градация: врач хороший и врач плохой. Объяснял он ее просто: «После хорошего врача пациенту хочется жить, а после плохого – сдохнуть».
«Выселение на другую планету» происходило, когда кто-то поступал непорядочно?
Да, в каких-то глубоко непорядочных ситуациях. Он их так для себя решал. И я для себя многие подобные ситуации стараюсь решать так же. Он никогда мне этого не объяснял. Он вообще ничего не объяснял. Он был как кот. Кот ведь живет своей жизнью. Вот собака хочет, чтобы человек ее понял. А кот - нет. Это твоя задача - его понять. И в этом плане отец был котом. Иногда, если я его спрашивала о каких-то вещах, - пап, почему ты так сделал? Отвечает: да не знаю, захотел и сделал. Все, понимай как хочешь.
При этом он был очень требователен к себе. Мог простить любому человеку очень многое, оправдать чужие поступки, сказать - ну значит, ему так было надо… У него никогда и ни к кому не было агрессии. Он спрашивал в первую очередь с себя.
«Вообще ничего не объяснял» - это как?
Формы объяснения и подачи материала ведь могут быть разными.
Мы прилетели с ним в Грецию, выходим с утра, - камни, море, солнце сквозь туман, красота, людей нет, октябрь. А папа всего лишь произносит: ух ты… Я говорю: здорово, что мы сюда приехали. Он отвечает: да, а то ведь помрем, а эти скалы так и будут стоять, море плескаться; ну, пошли гулять?
Он был великим мастером одного слова. Сказал, - и то, что тебя беспокоило, становилось неважным. Ты понимал, что это - прошло, это - не определяющее, вот и все. Он настолько многогранный был, с одной стороны - простой, с другой - непростой. Воспринимал все совершенно по-своему.
Он был уникальным человеком. Колоссального масштаба.
Сумасшедшей силы воли, ответственности перед людьми, сумасшедшей собранности, сумасшедшего характера, внутреннего стержня - он как будто из него состоял. При этом с потрясающим чувством юмора, очень добрым и временами сентиментальным. У нас была новогодняя традиция: мы каждый год любили вместе выбирать в магазине новую елочную игрушку...
Вам так повезло обоим…
Наверное, да. Он меня поддерживал во всем. Мы с ним понимали друг друга с полувзгляда. И я до сих пор не встречала другого такого человека, которого бы понимала с полувзгляда, с которым можно сидеть вместе и молчать.
Все говорил мне: чего ты переживаешь? Я всем доволен. Я жил, я любил, меня любили, я много ездил и много видел, я все сделал. Незадолго до ухода взял и улетел с друзьями на Тенерифе. Я в ужасе: папа, а если что-то случится? А это, смеется, уже вы будете разбираться...
Какая-то феноменальная стойкость...
Да. Пока он был на Тенерифе, я носилась с документами, с докторской. Папа очень хотел, чтобы я защитилась.
«Мечты родителей должны сбываться», так вы сказали?
Мне помогли это сделать друзья. Если бы не они, ничего не получилось бы. Отец, если что, говорил - позвони Алексею, спроси у Лешки, а что Лешка сказал? Он фактически передал Алексею Александровичу Печетову все дела. И во время последнего разговора с директором, Валерием Алексеевичем Кубышкиным, сказал: я вырастил заведующего отделением, дальше решение принимайте сами.
Папа был на моей защите 13 мая, а 30 мая его не стало. Очень переживал, что не успел «защитить» Алексея Печетова и Мадину Кадырову, чтобы уйти совсем спокойно.
Одно из самых главных указаний, которое он мне дал, было такое: дружи с моими друзьями и подружками… Не бросай их.
Врачебная специальность у вас с Александром Александровичем одинаковая. Это было само собой для вас?
Нет, не само собой. Конечно, торакальная хирургия потрясающе красива. Для меня это самая избранная хирургия. Это совершенство в грудной полости - сосуды, как они идут от сердца и к сердцу, как соединяются, как ветвятся бронхи, как они обходят друг друга, как все это скрывается в грудной клетке, ничего друг другу не мешает. Но в силу своей специфики эта хирургия – эмоционально очень затратная.
Так почему же она?
До сих пор не могу понять, что творилось в голове отца, когда он это придумал, - будешь «воронки чинить» (воронкообразные деформации грудной клетки – ред.). А там - настоящая ортопедия, железки… Сам-то он был физически очень крепким человеком. (Вообще в семье уделялось огромное внимание физическому компоненту: Александр Васильевич и Александр Александрович-старший переплывали Волгу, когда снимали дачу под Казанью). Отец, по-моему, лет до 65 стоял на голове у себя в комнате, пока мне это не надоело: пап, ну хватит уже, возраст, делай другие упражнения. Периодически сбегал кататься на роликах с молодежью на Поклонной горе.
В общем, судьба не увела меня от «воронок», но отвела роль ассистента: я очень люблю смотреть, как их оперирует доктор Печетов. А сама много лет занималась в основном пациентами с рубцовым стенозом трахеи и трахеопищеводными свищами.
«Отец мечтал, чтобы я стала врачом и защитила докторскую. Потом у меня появилась и своя мечта: я хотела работать вместе с отцом в его отделении. К сожалению, это не удалось, но иногда мне все-таки везло, и я ему ассистировала».
В итоге вы пришли в институт, в отделение своего отца, совсем недавно…
Да, меня позвал Амиран Шотаевич.
Своему 9-летнему сыну вы рассказываете об истории вашей семьи?
Рассказываю. Хотя, возможно, он всегда будет воспринимать своего деда как деда, а не как великого хирурга (тяжело воспринимать кого-то как великого, когда ты у него на спине по квартире катался)… Удивительная вещь: когда папа умер, Сашке не было и трех лет, но он хорошо его помнит и очень любит. Если говорим о врачах, интересуется: а мой дедушка мог это сделать? Да, мог. А это мог? Нет, этим дедушка не занимался. Может спросить: мама, а как бы дедушка поступил?
Он уже увлекается медициной?
Не то чтобы медициной, но у него явная биологическая направленность, я уже устала слушать про его червяков, доисторических медведей и всю остальную живность. Страстный рыбак, мечтает поехать на охоту…
Если он захочет идти по пути Вишневских, я ему помогу, чем смогу. Но ему придется столкнуться и с ревностью, и с завистью, с которыми и мне приходилось сталкиваться. А он мальчик - его начнут сравнивать с дедом, прадедом… Это очень тяжело. Со временем я ему все это объясню, - и, если он будет готов…
Но уже сейчас он говорит «наш» институт (мама, ты идешь в наш институт?). Как-то написал: я буду работать в нашем институте. Врачом.